На следующей неделе Дмитрий Быков выступит с лекциями по литературе в Лондоне. И хотя к этому городу писатель, по его признанию, в общем-то равнодушен, русскоговорящая публика, живущая в Лондоне, на Быкова ходит с особым энтузиазмом. Накануне лекций, которые устраивает в столице Великобритании лекторий «Прямая речь», FinBuzz встретился с писателем в Москве, чтобы поговорить о городах, которых больше нет, творческом зуде и ценности времени.
С какими городами у вас есть какие-то особые отношения?
Своего любимого города я лишился, потому что в Ялту я больше приехать не могу. Крым для меня по разным причинам теперь закрыт, в аннексированный Крым я не поеду, а именно там находятся мои любимые места: Артек, Гурзуф, отчасти Феодосия. Это был мой любимый кусок мира, который так ужасно испортили.
Остается Лондон….
К Лондону я равнодушен. Я очень люблю практически всю Америку и особенно ее западное побережье. Люблю Сиэтл и Арканзас, мне нравится Бостон — он похож на Ленинград. Ленинград люблю, но Петербургом назвать его не могу, потому что никаким Петербургом он не является. Люблю Перу и особенно Куско — дивный, пестрый, нищий город.
А Москву любите?
У меня сложное отношение к Москве. Если бы я в ней не родился, я бы ее ненавидел. Сегодня от моей Москвы, в которой я вырос, не осталось ничего, но есть места, которые мне дороги: та же «Рюмочная» на Большой Никитской, в которую, правда, совершенно невозможно проехать. Не могу я любить город, в котором живет нынешняя власть. К Ленинграду-то мое отношение сильно поменялось из-за того, что она из него приехала.
А люди? Люди везде одинаковые?
Слушать меня приходит во всех городах абсолютно одна и та же аудитория с одними и теми же вопросами, примерно с одинаковыми пристрастиями, и смеется она в одних и тех же местах, правильных. Я ее притягиваю, она меня интересует. Это довольно значительный процент людей, не стану утверждать, что у меня сильно элитарная аудитория. Слушают меня везде: от Мексики до Архангельска. Это не касается лекций по литературе, это касается стихов. На лекции ходят в основном студенты, которые хотят быстро и на халяву получить какую-то информацию, это очень приятно.
Вы читаете свои лекции с позиции жреца свысока или все-таки занимаетесь просвещением?
Жрецом я чувствовать себя не могу, это очень лестная и слишком высокомерная для меня идентификация. Просветителем я тоже себя не чувствую, потому что стараюсь научить не фактам и не истории, а некоторому мировоззрению. В общем-то я знаю, как устроен мир, история, литература, каковы основные стадии человеческой жизни.
Тогда вы счастливейший из людей!
Все это не бином Ньютона. Из антропного принципа мы знаем, что Господь сделал мир таким, чтобы человек мог его понять. Картина, в которую мы ввергнуты, конечно, довольно мрачная, но в ней при этом есть масса возможностей быть человеком и получать удовольствие. Я старый уже человек, сейчас, оглядываясь на все с высоты прожитых 47-ми лет, я догадываюсь, что и моральный кодекс — это в общем-то не бином Ньютона. Нам в армии объясняли нормативы химзащиты, помню слова сержанта: «Нормативы божеские». Вот в мире нормативы божеские, быть хорошим человеком не так трудно. Надо соблюдать некоторые простые приличия, пониманием этих законов я и пытаюсь поделиться.
Вы намеренно стремились к публичности? Потому как вами был пройден большой путь от литературоведа, критика до публичного человека, наделенного общественной нагрузкой.
В истории есть моменты, когда лекция становится главным жанром. Так было, например, в 1907 году, когда вдруг вся русская литература поехала с лекциями. Я думаю, что донорские и акцепторские отношения, когда один дает, а другой берет, не возникают на пустом месте, для них нужны предпосылки. Авторам, безусловно, нужен живой контакт с аудиторией, потому что когда в эпоху реакции намеренно создается искусственный образ народа, то он почти всегда отталкивающий: это образ монолитной своры, которой травят всех несогласных. Так было и в 1914 году, во время реакции, усугубленной войной, так было и в 70-е годы.
Я, например, помню, что в 70-е для писателей любимым заработком становились встречи со школьниками. Мать моя, хороший учитель, занималась этим профессионально. Она умудрилась, например, пригласить к нам в школу Лидию Либединскую, которая рассказывала про Блока. Писатели в кризисные годы желают увидеться с читателем минуя посредников. Часто они обращаются к детям, потому что дети — единственные, кого можно спасти.
Зачем эти встречи читателю? Наверное, затем, что в эпоху реакции исчезает четкое определение нормы, и в эти минуты очень важно, чтобы кто-то поговорил с тобой на человеческом языке. В своих лекциях я стараюсь напомнить о базовых вещах. Почему, например, сегодня я буду рассказывать об Агате Кристи? Потому что Агата Кристи — единственный писатель XX века, который защищал абсолютную ценность человеческой жизни. Только почему-то получилось, что после 45-го года ее уже никто не принимал всерьез, хотя она продолжала писать хорошие романы. Произошло это потому, что в послевоенном мире убийство какого-то одного лорда уже никого не занимало, вся Европа была удобрена кровавым месивом. Кто-то должен напоминать слушателю о базовых ценностях.
К публичным выступлениям вас подталкивает ваше тщеславие?
Когда я читаю стихи в каких-то залах, это заработок, не более. Что касается лекций по литературе, то это уже что-то другое. Наверное, я делаю это по двум причинам. Первая — очевидная и эгоцентрическая: проговаривая вслух, я что-то понимаю для себя. Сейчас я пишу довольно большую книгу по компаративистике, которая называется «Седьмой круг». Многие вещи я начал понимать для себя в процессе лекций, так что они — это такая репетиция книжки.
Что такое компаративистика?
Вот этого никто не знает. Раньше то, чем я занимаюсь, называлось фигней, а теперь я узнал, что это компаративистика. Этот термин означает сравнение разных эпох, текстов и попытка вычленить закономерности исторического развития. Это когда вы видите абсолютно тождественные жизни совершенно разных людей в разные эпохи. Я эти закономерности вычленил и убедился, что история в России проходит один и тот же цикл, одни и те же стадии, и на этих стадиях возникают одни и те же личности.
Например, о ком я сейчас говорю? Молодой писатель открыт редакторам самых авторитетных толстых журналов поэтом-деревенщиком и большим прогрессистом. Отсидел, написал большую книгу о своем тюремном опыте, болезненно интересовался еврейским и русским вопросами, закончил ярым реакционером. Речь идет об известном писателе XIX века, но в веке XX у него был двойник.
Возьмем другую историю: человек, наполовину принадлежащий довольно сложной национальности, которая традиционно с Россией враждует, имел серьезные грехи в молодости и теперь делает все для того, чтобы выслужиться. Этот человек имеет повышенное тяготение к репрессивной риторике. О каких двух политических деятелях XX века идет речь? Как только вы начинаете замечать эти невероятные совпадения, вот тут у вас несколько съезжает крыша.
Есть такое представление о трех ошибках: обобщение, интерпретация и предвидение. Получается, вы совершаете все три…
Люди, которые боятся закономерностей, есть всегда, потому что их пугает предопределенность. Сейчас очень распространена точка зрения: «Буквально не повторяется ничто». Повторяется. Замечательно сказал Эдвард Радзинский, который лучше меня знает закономерности истории: «Если ты не выучил урок, голубчик, тебя оставят на второй год». Россию шесть раз подряд оставили на второй год. Мы переживаем уже седьмой цикл, и все фигуры типологичны. Ходорковский имеет совершенно четкого предшественника в лице Тухачевского, а тот – в лице Пестеля. Сергей Иванов в лице Аракчеева. Причем, это не означает, что одни хороши, а другие плохи, это означает лишь то, что ниша берет человека и востребует его.
Какова вторая причина, по которой вы взяли на себя просветительскую миссию?
Вторая история, почему мне все это нужно, о том, что пока была программа «Времечко» и ее не закрыли, у меня было ощущение, что я приношу некоторую пользу. Пока я вел «Времечко», например, соединял больного ребенка со спонсором, у меня было ощущение, что я делаю что-то важное.
Как вы относитесь к своему дару?
Понимаете, я не очень понимаю, в чем он. У меня есть такой стих:
Живу, как сверкающий осколок
Чьего-то грядущего единства,
Какому бы мой дар бесполезный
Когда-нибудь потом пригодился.
Там перечислены какие-то характеристики этого дара: способность притягивать немилость, искусство отыскивать подобных, талант озадачивать безмозглых, умение тешить безутешных, что-то в этом роде. Это талант не литературный. Литературные способности — это тоже не бином.
Извините, но в вашем случае это уже какое-то кокетство…
Для меня это не сложно. 30 лет я писал «Квартал», 20 лет придумывал «ЖД», это большие и долгие работы, но это не бином. Научиться писать нетрудно. Анатолий Аграновский говорил: «Хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает». Моя задача — найти в школе потенциального вундеркинда. Сейчас вообще пришло поколение гениев, и я не знаю, как с ним быть: если раньше в классе меня понимала треть, то теперь меня слышит три четверти. Эти люди соображают значительно быстрее меня и знают очень много. Мне приходится, как Алисе, их догонять, безумно бежать на месте, а уж опередить — это вообще из области фантастики. Так вот моя задача — не дать этому поколению гениев втоптать себя в дерьмо. Ради этого мы сделали «Прямую речь. Второе поколение». Я пытаюсь помочь этим молодым людям найти работу, но я знаю, что чем умнее человек, тем ему труднее трудоустроиться. Я провожу с ними львиную долю своего времени.
Где вы берете время?
Во-первых, я не пью, а это очень важно, потому что похмелье не сжирает моего времени. Время есть у того, кто не торопится. Когда двигаешься, когда опаздываешь, учит нас Синявский, хорошо бы замедлить шаг. Не надо никуда опаздывать. Не надо торопиться. У меня для стояния в пробке есть хорошая душевная практика: если ты стоишь в пробке, значит, тебе не надо туда попадать. Ну не надо. Однажды я ехал на встречу с работодателем, жутко торопился и встал в непредвиденную пробку, просто Господь ее устроил на этом месте. Я опоздал на встречу с работодателем, и это был ужас. А в это время в кафе происходила перестрелка. Если ты куда-то опаздываешь, значит, тебе не нужно там сейчас находиться. Если ты не попал на самолет, не факт, что этот самолет упадет, и слава Богу, но с тобой он, может быть, и упал бы. Если ты стоишь в пробке, бери и медитируй: читай, играй. Валерий Попов, писатель, который очень хорошо знает прагматику поведения, говорил: «Все надо делать в последний момент». Тогда из тебя это все вылетает под давлением. Если вам хорошо, не надо оттуда убегать. Это очень важный закон: время есть у того, кто его не кроит.
А деньги у кого есть?
А вот об этом моя книга «Квартал». Деньги есть у того, кто прошел квартал. «Квартал» — это сборник духовных упражнений, рассчитанный на 90 дней. Нужно начинать выполнять задания 15 июля и заканчивать 15 октября. Книге два года, но я должен вам сказать, что с тех пор, как вышел «Квартал» — а в этом году его проходили тысячи людей — я еще не получил ни одной рекламации. «Квартал» превращает вас в человека, которому деньги не нужны. А как только деньги становятся не нужны, они падают на вас.
А читать его нужно тоже только в указанный квартал?
Нет, прочесть книгу можно, когда угодно. В ней приводится список из 30-ти артефактов, которые надо подготовить, но начинать выполнять задания нужно с 15 июля, и это непросто: в один день надо заняться сексом, в другой — ударить человека по лицу, в третий попросить милостыню. «Квартал» — самая продаваемая моя книга, тем более, что нужно сразу покупать три экземпляра: один по ходу раздергивается на кораблики и записки, другой сжигается в процессе прохождения квартала, так что третий приходит на помощь. Пройдете «Квартал» и будете рады.
